«Gaudeamus» - Страница 23

Онуфрий. Если прочту, то буду помнить. Только мне некогда читать — времени нету. У меня, дядя, три урока: два в Москве остались, да одного идиота здесь на Рождество получил. Да ты о чем спрашиваешь? Вообще интересуешься моей особой или к чему ведешь? — так валяй напрямки.

Ст. студент. Вообще. Я, Онуфрий, ухожу от вас.

Онуфрий. Куда?

Ст. студент. Ухожу.

Онуфрий. Да куда? Не тумань ты мою голову, Христа ради. Куда уходишь?

Ст. студент. Лишний я здесь. Все на своем месте, а я лишний — да и в жизни, кажется, лишний. Слыхал я, рассказывали мне исторический анекдот про одного часового: поставила его императрица Екатерина весенний цветочек стеречь, фиалку, а снять часового и позабыла. И уж цветочка того нет, и императрицы уж нет, а он все стоит с ружьем и стережет пустое место, и уйти не смеет. Так вот и я.

Онуфрий. Лишних людей нет, это тебе кто-нибудь наврал, а ты и поверил. Их и так мало, а ты говоришь — лишние!

Ст. студент. А сколько таких часовых по белу свету рассеяно — уж нет того, что сторожил, к чему своей судьбой приставлен, а все стоит, ружье все держит… герой!

Онуфрий. Не на свою ты полочку попал, оттого и выходит глупо. Лирика, вздохи сердца… эх, дядя, и смотреть-то на тебя не хочется!

Ст. студент. А какова моя полочка, ты знаешь, Онуфрий? (Смеется.) Не хочешь ли, Онуфрий, в акциз поступить, хорошее место предлагают? Я могу тебя устроить.

Онуфрий. А зачем мне в акциз? Ежели выпить, так я и так могу, у меня три урока, я человек со средствами… я и жениться могу, если захочу… Только любовь — вредное чувство. Очень вредное.

Костик (громко). Ну будет, поработали. Бросайте, Кочетов.

Онуфрий. Ты куда, старик? Посиди.

Ст. студент. Так. В залу пойду. (Уходит.)

Костик (выпивает). Завтра кончим, тут сам черт ногу сломает. Выпей, Кочетов, за труды праведные.

Кочетов. Не хочу. Пойти посмотреть, что там делается. (Потягивается.) Спину всю разломило.

Музыка играет печальный и нежный вальс.

Кочетов. Ты тут останешься, Онуфрий? На-ка пока деньги, да не перепутай — в этом кармане будут несчитанные. (Рассовывает по карманам деньги.)

Костик. Не шевелись. Ты теперь касса.

Онуфрий. А если меня взломают?

Кочетов. Ну пойдем, Костя.

Уходят. Некоторое время на сцене один Онуфрий — блаженствует. Входят Гриневич и порядком выпивший учитель гимназии, Панкратьев; Гриневич дружелюбно обнимает его за талию. За ними, как тень, появляется Старый Студент.

Гриневич. Ну рюмочку! Одну рюмочку, Андрей Иванович.

Панкратьев. Нет, не могу, Гриневич. Я уже выпил сегодня. Я всегда на ваших студенческих вечерах бываю пьян.

Гриневич. Ну, одну! Вы нас, Андрей Иванович, студентов, любите, а помните, сколько вы мне пар ставили? Из-за вас я в седьмом классе чуть на второй год не остался, п-помните?

Панкратьев. Ну, одну разве… Нет, не помню, Гриневич. Я, брат, ничего не помню. Разве ставил? Ну, и черт со мной! Я сегодня домой не поеду.

Гриневич. А куда же, Андрей Иванович, поедете?

Панкратьев. Не знаю. Налейте-ка мне еще одну. Вкусный у вас коньяк.

Онуфрий. А меня помните, Андрей Иванович? Давно это, положим, было.

Панкратьев (вглядываясь). Нет, не помню. Тоже пары ставил?

Онуфрий. Единицы.

Панкратьев. Ого! Отчего же вы такой толстый? Я единицы худым ставлю, а толстым двойки! Это моя классическая метода, одобренная педагогическим советом. Не слыхали? Ну и не надо — мне все равно.

Гриневич. Рюмочка-то ждет, Андрей Иванович.

Панкратьев (пьет). Послушайте… Гриневич: почему из вас не вышел прохвост?

Гриневич. Не знаю, Андрей Иванович. Может, еще выйдет.

Панкратьев. Вы думаете? (Размышляет, говорит растроганно.) Ну, дай тебе Бог. Дай я тебя поцелую, я тебя люблю!

Танцуя, появляются Дина Штерн и Козлов. Последний сажает Дину на единственное, ближайшее к авансцене кресло и сам идет к столу.

Козлов. Коньяк еще есть?

Пьет, чокается с учителем, разговаривает. Дина Штерн в бальном платье, глаза горят, опьянена своей красотой, ухаживанием, танцами; минутами в ней чудится что-то почти безумное. Тяжело дышит, обмахивается веером; замечает Старого Студента.

Дина. Петр Кузьмич! Вот вы где! Пойдите сюда. Где вы были — я вас целый вечер не видала? Что же вы такой грустный?

Ст. студент. Я был на хорах, Дина, любовался, как танцует молодежь.

Дина. Молодежь… Ах, как бьется сердце: вот выскочит. (Берет его за руку.) Но что с вами — вы чем-то расстроены… милый? Вы так грустно смотрите… скажите мне, что с вами? Скажите?

Ст. студент. Нельзя быть такой красивой, это почти преступно, Дина.

Дина. Разве я так красива? Мне говорят, но я не верю. Вы слышите вальс? Это мой любимый вальс. Но не смотрите так — мне становится грустно. (Говорит очень печально.) Отчего на балах всегда так грустно?

Ст. студент. Я уезжаю, Дина.

Дина. Куда?

Козлов (подходит, говорит требовательно). Дина — прошу!

Дина. Уже? А я еще не отдохнула. Какой вы безжалостный, Александр Модестович! Ну, пойдемте! (Старому Студенту тихо.) Я сейчас приду. (Громко.) Подержите мой веер.

Удаляются, танцуя. Старый Студент беспокойно оглядывается и уходит в дальний угол. Там, в стороне от сидящих, тревожно шагает, обеими руками сжимая веер.

Панкратьев. Это с кем же она? Ваш?

Гриневич. Тише, Андрей Иванович. Это Старый Студент… тот самый.